В изящной беседке дворцового сада, С улыбкой встречая над Нилом рассвет, Любил я сидеть, наслаждаясь прохладой. С тех пор миновало три тысячи лет. Плечо покрывала мне шкура пантеры, От солнца глаза защищала сурьма. Носил я различные символы веры, Папирус и новый прибор для письма. В столице единого бога Атона Я каждое утро входил в его храм, Пел гимны, написанные Эхнатоном, В открытом дворе воскурял фимиам. С балкона дворца фараон и царица Бросали мне золото старых богов. В восточных горах подарили гробницу, Тем самым свою выражая любовь. Учение жизни - религию света Мне царь мой поведал в священных стихах. Но годы прошли и доктрину поэта Предали забвенью при новых царях. Мой царь был убит, его вера угасла, Все храмы Атона погибли в огне. Мне стало в стране находиться опасно,- Враги подбирались все ближе ко мне. Я спешно бежал из Египта по морю, Скитался, оставив домашний очаг. И вот на далеком сирийском нагорье Мне саван из шкур заменил саркофаг. Промчались века, навсегда изменился Наш мир и Египет успел умереть. Но души бессмертны, и я возродился Затем, чтобы снова Атона воспеть. Вновь память меня возвращает в Амарну. Я слышу царя, вижу блеск его глаз. И он улыбается мне лучезарно, И славит Атона, впадая в экстаз...

Мне кажется порой, что жизнь моя чужая. Но память не стереть могильною плитой. Мне снится иногда иллюзия иная: Змея на голове и тронный зал большой. Папирусных колонн вдоль стен стоят шпалеры, На росписях полов - газели и быки. Украшен зал резьбой и золотом без меры, А за стеной дворца бескрайние пески. Там воет злой Хамсин - жестокий дух пустыни. Нил сильно обмелел, убит злодеем бог. Осирис - дух добра вселенную покинул, До паводка ушёл в загробный свой чертог. Песок скрипит во рту, зной душит даже ночью. А в сердце у меня тоски пчелиный рой, - Одна из дочерей навек сомкнула очи. Анубис ждёт её за западной горой. Сквозь слёзы вижу я чиновников поклоны И слушаю доклад о мумии в гробу. Таков удел людей, и даже фараоны Не в силах изменить жестокую судьбу...

Храним Исидой и Нефтидой, Среди богов воссев на трон, На острове под пирамидой Уснул великий фараон. Став мумией святое тело Лежит в покоях под землёй, Душа же в небо отлетела, В чертог Ахета золотой. Там, в царстве вечного рассвета Его бессмертная душа, Познав Осириса секреты, В полях гуляет камыша. Пусть сердце старое не бьётся, Хеопс воистину воскрес! Его седины красит Солнце Волшебным золотом небес. Железом стали его члены. Он съев богов, стал богом сам. У пирамиды на коленях Весь мир взывает к небесам. Повсюду плач, в пыли кумиры. Но царь не бросил свой народ! Его наследник в этом мире Бразды правления берёт. И он заложит пирамиду, Чтоб свой устроить в ней тайник. Но в этот миг со скорбным видом Он к гробу отчему приник. В гробнице в траурном наряде Он служит мессу до утра. И вот выходит из ограды Уже бог новый - Джедефра!

В 1990 году судьба свела меня с удивительным человеком - Михаилом Михайловичем Потаповым, выдающимся русским художником, иконописцем, глубоким знатоком и реконструктором Древнего Египта, большим эрудитом, разносторонним и просто очень хорошим человеком. Знакомство с ним произошло заочно, в 1989-м. Я жил тогда в Саратове с моими родителями и с 5-го класса школы был очарован удивительной цивилизацией Древнего Египта, заболев той редкой для нашей страны болезнью, которая называется египтоманией. После романа классика польской литературы Болеслава Пруса и нескольких научно-популярных книг о фараонах и пирамидах, я с увлечением рисовал египетские символы, искал в саратовских книжных литературу по теме, видел во снах Нил, убегал утром из дому встречать восход солнца и грезил о путешествии в страну моей мечты. К сожалению, среди своих друзей - сверстников я тогда не нашёл единомышленников, разделяющих моё увлечение. Литература по Древнему Египту в Саратове попадалась редко и мне было трудно утолить свою жажду познания. Я чувствовал себя одиноким, заброшенным каким-то мистическим образом в холодную и угрюмую северную страну древним египтянином. И вот, когда моё душевное состояние было близко к полному отчаянию, по центральному телевидению (а другого тогда не было) случайно я увидел документальный фильм о таком же одиноком "древнем египтянине", доживающем свой долгий век в далёком пермском крае, в городе Соликамске. Фильм "Египтянин" режиссёра Владислава Тарика рассказывал о человеке сложной судьбы, потомственном дворянине, жестоко репресированном за своё происхождение при Сталине. О Михаиле Михайловиче. Он был уже на склоне лет, с трудом осиливал в фильме ледяную лестницу, возвращаясь домой, но при этом от него шёл какой-то странный мистический свет. А когда он стал показывать свои живописные работы - знаменитую "Эхнатониану", пылящуюся в запасниках соликамского краеведческого музея по злой воле его директриссы, на меня с экрана телевизора посмотрел мир Древнего Египта лицами воскресших под кистью художника самых известных египтян в истории - красавицы Нефертити и её мужа, религиозного реформатора, богоборца Эхнатона. Увиденное меня потрясло. Я никак не мог ожидать, что где либо в мире, а тем более в нашей, столь далёкой от египтомании стране, есть такое. Я с удивлением и радостью узнал, что не одинок в этом мире. Есть, по крайне мере, ещё одна человеческая душа, которая любит тоже, что и я, и чувствует также, как я! К счастью, в конце фильма был указан почтовый адрес "уральского египтянина", по которому ему можно было написать. Забегая вперёд, поспешу сказать, что благодаря этому адресу возник со временем такой феномен, как "потаповцы", и мне приятно от того, что я был первым (хронологически) среди них. Я тут же написал удивительному дедушке и признался, что также, как и он, болею Древним Египтом. Меньше чем через месяц из далёкого Соликамска пришёл ответ. Михаил Михайлович приветствовал меня по-древнеегипетски и писал, что чрезвычайно рад тому, что фильм о нём познакомил нас, пусть и живём мы в разных городах, у нас разный жизненный опыт и опыт общения с древнеегипетской цивилизацией, но главное, что нас объединяет - это беззаветная любовь и вера в древнеегипетские идеалы красоты, гармонии, в египетское мировоззрение. С этого началась наша долгая, продлившаяся более 10 лет переписка, а летом 1990 года я уже ехал в поезде на Урал - в гости к моему новому другу, на встречу с Древним Египтом. Мне тогда было 14 лет, а Михаил Михайлович готовился отпраздновать 86-летие. Городок встретил меня горами соли у вокзала, пасмурным небом и слабым дождичком, который не столько мочит тебя, сколько размывает первое впечатление от нового места. По указанному адресу стояла пятиэтажка. Я приехал рано утром и какое-то время пришлось подождать у двери. Наконец замок заскрипел, и вот я уже в объятиях человека в шесть раз старше меня! Это было похоже на встречу неофита с почтенный патриархом. Однако, Михаил Михайлович оказался очень общительным и добрым человеком, преданно увлечённым теми же вещами, что и я. Он сразу повёл меня показывать свои сокровища. И тут на меня со всех стен и полок, с табуретки и даже из ванной комнаты обрушился Древний Египет! На стенах висели портреты неописуемой красоты великих фараонов и их цариц, египетские пейзажи, над дверью Эхнатон, воздев руки перед солнечным диском, приветствовал восход Атона, на табуретке стоял раскрашенный бюст его отца - великого императора Нового царства Аменхотепа-III, на книжной полке радовала глаз ценнейшая библиотека редких книг по египтологии, которая собиралась хозяином квартиры более 70-ти лет! Для меня, изголодавшегося "саратовским безкнижием", это было подобно миражу, как если бы я внезапно очутился в пещере из арабской сказки про Али Бабу и сорок разбойников! Вокруг меня лежали, висели и стояли настоящие сокровища, ценность которых были понятны в то время не многим. А в ванной комнате меня ждал ещё один сюрприз - вся она была расписана копией древнеегипетской живописной картины из древней гробницы, изображающей охоту дикой кошки в прибрежных зарослях тростника. Этот великий шедевр древнеегипетского художника, великолепно воспроизведённый Михаилом Михайловичем, как нельзя лучше вписался в интерьер ванной. Добавлю, что по всей квартире стояли живые цветы, струя чарующий аромат и вызывая дополнительные ассоциации с уютом египетских жилищ. Михаил Михайлович показал мне свою библиотеку, она была на разных языках, ведь Потапов прекрасно владел основными европейскими языками. Там были и дореволюционные издания, включая таких столпов египтологии, как Бругш и Масперо, и, конечно же, любимый Михаилом Михайловичем Брэстед - основоположник американской школы. Именно с этой книги великого американца зародилась когда-то в душе маленького Миши Потапова беззаветная любовь к эпохе фараона Эхнатона и всему древнеегипетскому. Однажды, проживая с родителями на юге тогда ещё Российской империи, он открыл эту книгу и, увидев иллюстрации, был поражён нахлынувшим на него необъяснимым чувством - он был убеждён, что всё это он видел когда-то своими глазами, убеждён, что был участником драматических событий царствования царя-солнцепоклонника! И, заболев эхнатономанией, каждое утро убегал из дому на высокий берег Днепра, пел выученный наизусть гимн Эхнатона и приветствовал утреннее солнце. До чего же наше с ним детство было похоже! Я был бесконечно счастлив, что наконец нашёл друга, настолько понимавшего меня и мои необычные увлечения. Оба мы не просто увлекались Древним Египтом, но ещё и были солнцепоклонниками! Правда, было одно существенное отличие - Михаил Михайлович был приверженцем амарнской реформы, а я гелиополитом (Гелиополь, греч. "Город солнца", библейский Он, древнеегипетский Иуну - древнейший и авторитетнейший центр культа бога солнца Атума, вечерней формы солнца). Иными словами, я придерживался традиционной египетской формы почитания солнца и, соответственно, канонической древнеегипетской культуры, а Михаил Михайлович был приверженцем реформатора Эхнатона и страстно отстаивал идеалы его правления. При этом, не следует забывать, что Михаил Михайлович был православным священником, иконописцем, получал церковную пенсию и имел от Александрийского патриарха награды за свои росписи в византийском стиле множества церквей! Я спрашивал его - как в нём уживаются две такие разные духовные традиции? Он отвечал, что на самом деле большой разницы нет. Она преимущественно во внешних формах, но не по сути, ведь христианство многое переняло из египетской теологии, ритуала и иконографии. На пример, образ богоматери с младенцем Христом - это реплика Исиды с младенцем Гором, тот же древнеегипетский Гор, но уже возмужавший и поражающий персонификацию зла - змея Апопа, красуется теперь на гербе Москвы в образе Георгия победоносца, убивающего змия. Более того, Эхнатона, преследующего в разгар своей реформы даже само слово "боги", Михаил Михайлович считал первым монотеистом в истории и предтечей Христа! Тем не менее, не смотря на наши идеологические разногласия, мы оставались лучшими друзьями на протяжении долгих лет, и не могли оторваться от нашей переписки до тех пор, пока мой друг не начал по причине возраста катастрофически терять зрение... Добавлю ещё, что фильм о Потапове познакомил с ним не только меня. Ему писали из разных концов СССР, самые разные люди. Были там папа и сын - Васёвы из Перми, оба увлечённые Египтом, замечательная девушка Аня Кузьменко из Оленегорска и много других, кого я теперь уже не смогу вспомнить. Все мы были "потаповцы". Мы были в хорошем смысле больные люди: нас объединяла общая болезнь - египтомания. Я переписывался не со всеми, потому что уже тогда дали знать о себе так называемые "пирамидиоты", донимавшие бедного Михаила Михайловича вопросами типа - а вы верите, что пирамиды построили египтяне? Но были и вполне разумные приятные люди, с которыми было интересно обсуждать "египетский вопрос". К сожалению, время нас всех раскидало и развело. Я закончил истфак в Саратове, но поскольку там не было специалистов по Древнему Египту из преподавательского состава, чтобы направить и, что важнее, контролировать мою научную работу, я был разочарован карьерой историка и на долгие годы свернул с этого пути. К тому моменту Михаил Михайлович уже настолько потерял зрение, что не мог ни писать свои шедевры, ни читать мои письма. Одно время нам помогал общаться, и за это ему огромное спасибо, Сергей Иванович Лапин – человек, самоотверженно ухаживающий за стареющим мастером и ныне директор музея Михаила Михайловича. Но с каждым новым письмом общаться становилось всё труднее, я ушёл в продажи, и жизнь как-то оторвала меня от Соликамска и "потаповцев". Лишь спустя годы, с появлением социальных сетей мне удалось отыскать Аню Кузьменко, мою милую египтянку из Оленегорска, уже вышедшую за муж, и имеющую детей, сменившую фамилию. Мы редко переписываемся с ней теперь и ни разу не виделись. Лишь изредка мне приятно читать её комментарии к моим стихам о Древнем Египте на фейсбуке... А тогда в 1990 году, я пробыл у Михаила Михайловича три счастливых дня. Мы отметили его день рождения, на котором было много представителей местной культурной элиты. Помню, я очень смущался от такого количества умных взрослых людей и, понимая мою неловкость, Михаил Михайлович дал мне выпить рюмку своей домашней настойки на апельсиновых корочках. Это был первый в моей жизни алкоголь. Ещё хочу добавить, что моя поездка в Соликамск не ограничалась знакомством с чудесной квартирой "уральского египтянина". Сергей Иванович любезно предложил мне осмотреть достопримечательности города и вызвался быть моим гидом. Главное, что запомнилось - это потрясающие виды утопающего в зелени города с колокольни местного собора, куда подъем для простых смертных не предусмотрен. Лапин, имея знакомых в церковной среде, организовал мне это удовольствие. Но я был всё же под подавляющим впечатлением от эпохи Эхнатона, что захватило меня целиком и полностью в квартире Потапова, и даже в городском транспорте среди пассажиров, во время экскурсии по городу, мне мерещились амарнские лица. Мне даже почудилось, что я увидел лицо юного Эхнатона, приблизительно моего возраста, смерившего меня высокомерным взглядом и вышедшим на следующей остановке... Уезжал я с тяжёлым чувством. Было ощущение, что сказка заканчивается, и мы с Потаповым больше никогда не увидимся. Так в итоге и произошло. Даже о его смерти в 2007 году я узнал не сразу. На прощание Михаил Михайлович показал мне две незаконченные египетские акварели, над которыми он работал - амарнскую принцессу в саду с газелью и портрет её отца - Уаэнра Эхнатона. Он предложил мне в подарок одну из них, предлагая выбрать самому. До чего же трудный выбор тогда встал передо мной! Я минут тридцать прикидывал, что выбрать, но никак не мог решиться. Принцесса была очаровательна, а её газель чудесна, и вся композиция так и излучала рафинированную роскошь той эпохи, которую изображала. Михаил Михайлович торопил - я мог опоздать на поезд. В итоге я выбрал Эхнатона и ни разу потом не пожалел об этом. А принцесса потом выставлялась в доме - музее Рерихов в Москве. Спустя год после моего отъезда мне в Саратов пришла заказная бандероль из Соликамска. В ней было письмо моего дорогого египтянина и завершённый портрет Эхнатона в синем боевом шлеме хепреш и разноцветном воротнике. Михаил Михайлович сдержал своё слово. Позже я заказал достойную рамку его шедевру. В моей жизни было много переездов, я менял квартиры, города и страны. Жизнь меня кидала в разные места. И всегда в моем новом жилище на самом почётном месте портрет древнего царя, бросившего вызов традициям своей страны, напоминал мне о моём удивительном друге - Михаиле Михайловиче Потапове, о моём дорогом уральском египтянине...